журнал «Лилит», апрель 2000

Её называют звездой русского шансона, «Вертинским в юбке». В пору Серебряного века об Ирине Богушевской сказали бы: певица декаданса. В её сценическом облике чувствуется какой-то излом. В её стихах и песнях звучит мотив неминуемых в жизни испытаний, преодолений судьбы. И одиночества. Потому ностальгичен первый и пока единственный ее альбом «Книга Песен». Кажется, что Богушевич — так называют её поклонники, так подписывается и сама Ирина — нашла кислород для своего творчества: уповает на печаль, как на жернова, которые заводят работу души.

Но пришло время для нового диска — «Легкие Люди», очередных записей. И ее новые песни на «живых» концертах отчасти шокируют ее постоянных поклонников. Поскольку теперешняя Богушевская ничуть не трагичная. Она жизнеутверждающая! Вот такая метафизика судьбы.

— У каждого из нас есть свой путь. Мой путь увел меня от грусти и драматизма, от боли утрат к радости и гармонии с миром. И я не хочу маскировать свое новое мироощущение, даже для того, чтобы удержать тех, кто любит слушать грустные песни. Все, что я делаю, продиктовано моим собственным развитием. А поводы погоревать жизнь предоставляет и так. Но грусть мимолетна, быстротечна, а радость долгие годы питает сердце.

— Что же изменило ваш путь?

— Я встретила того мужчину, о котором мечтала всегда. Оказалось, что для меня очень важно быть счастливой. А это невозможно без полного принятия друг друга. В каждом мужчине, который был со мной рядом, мне хотелось что-то переделать. Я всегда с ужасом в каждом союзе ждала того первого «звонка», который укажет: вот, эта история рано или поздно закончится. Потому что я не умею закрывать глаза на какие-то вещи и автоматически продолжать сосуществование. Не могу я так. Сейчас со мной мужчина, в котором столько, казалось бы, несовместимых качеств! С одной стороны он экстремальный человек: испытывает машины — гонщик. С другой, он — журналист. В нем столько способностей и достоинств! И все это смешано в таких правильных пропорциях. И все, что я хочу, — это чтобы он оставался таким, каков он есть.

— Говорят, судьба всегда подает свои знаки, явно или тайно, но указывает: куда идти, от чего не отступать. Что называется — ведет по жизни. У вас были тому подтверждения?

— То, что я в свое время попала в театр МГУ, — это очевидный жест судьбы. Классический случай того, что называю ФАТУМ или промысел. Я училась на философском факультете МГУ. Тогда еще каждый студент был обязан заниматься общественной работой. А я открыто, скорее нагло, заявила: «Общественная работа — не для меня. Если хотите, буду „нагружать“ себя в художественной самодеятельности». На меня, как говорится, махнули рукой. И я стала выступать на самых разных смотрах с собственными песнями. Даже грамоты получала от комитета ВЛКСМ! Хотя исполняла абсолютно декадентские песни, полные упадничества и черной тоски. И вот, после одного из таких выступлений мен позвонила художественный руководитель театра МГУ Ирина Большакова: «Ирочка, мы сейчас репетируем мюзикл. Хотим попробовать вас на главную роль». Я чуть не упала около телефона. И конечно же со всех ног побежала в театр. Так началась моя двойная жизнь. Я обожала — до истерики! — несколько часов подряд читать в библиотеке Канта, чувствуя, как с каждой строчкой умнею. А потом, ближе к вечеру я ехала на улицу Герцена в театр МГУ, где была совершенно другая жизнь: открытая, вся на нервах, в хорошем смысле буйная.

— А что конкретно заставило вас отказаться от научной карьеры, от ясной и благополучной перспективы на будущее?

— Серьезные решения я никогда не принимала «головой». Всегда доверяла интуиции. Я даже заставляла себя бросить театр, не ходила на репетиции. Но и нескольких дней не могла продержаться — рвалась обратно. А вот без науки существовать смогла. Хотя совсем недавно поймала себя на мысли: «Как было бы здорово все бросить, сесть в библиотеку и заняться своей темой!» Диссертация-то до сих пор лежит в папочке, недоделанная.
Научная работа — очень увлекательное дело. Иногда чувствуешь себя как гончая, которая взяла след. Но в этом деле нужно постоянно быть в форме, как спортсмену.
А я перфекционистка — все, за что берусь, люблю делать максимально хорошо.

— Вы часто круто меняли свою жизнь?

— Так было и в тот раз, когда я решилась на участие в конкурсе авторской песни имент Андрея Миронова. Этот поворот в жизни я сделал сама. К тому моменту я сильно изменилась. Я ведь выросла избалованным ребенком, в абсолютно оранжерейной атмосфере. Этакая прустовская девушка. Когда же родился сын, Артем, и мой первый брак стал складываться не очень удачно, я вдруг перестала летать и, что называется, опустилась на землю. Это было сногсшибательно — такой внутренний перелом, когда я начала совершенно по-другому относиться к своему существованию, в том числе и на сцене. Но именно в тот период я написала те песни, которые затем понравились жюри конкурса и публике.

— После победы в конкурсе пришел успех, популярность. Получается, в природе установлен некий баланс. Преодоление, допустим, проблем в семье дает новый толчок карьере. Потому что отчасти питает творчество?

— Мне кажется, что прорывы происходят там, куда прикладываешь больше энергии. После конкурса я получила очень важную оценку со стороны тех людей, которые всегда были для меня кумирами: Караченцова, Камбуровой. Не могу сказать, что от критики я завяну и лягу на диван умирать. Но именно похвала, одобрение вдохновляют меня на подвиги. Тогда у меня было ощущение, что за спиной выросли крылья. Новое рождение. Нашлись люди, которые предложили мне бесплатно записать в студии песни — первую пластинку! В театре шли репетиции нового спектакля, да еще мне устроили бенефис. Время было такое классное! Я впервые почувствовала, что могу одна два часа находиться на сцене и, что называется, «держать» публику. А ведь отработать сольный концерт на эстраде — это, наверное, самое сложное. Гурченко в своей книге «Аплодисменты» замечательно написала, что это серьезное испытание для артиста. Потому что минут через 10—15 становится ясно, на что ты годен. И если ты «плоский», то тут же потеряешь зал. Вообще, очень важно понять, что же ты можешь сделать в жизни, на что способен. Я всегда по-до-зре-ва-ла, а тут я явно убедилась: занимаюсь своим делом.

— А вообще, кто в жизни вас поддерживает?

— Больше всех поддерживала мама. Она всегда гордилась моими успехами. Когда к нам в гости приходили знакомые, всегда просила меня играть, петь. Показывала меня в разных компаниях. Будь она жива, конечно же, сейчас была бы моим продюсером. Она действительно была самым близким человеком в моей жизни. Мама умерла три года назад от рака. Так и не увидела мою первую пластинку. Маме поставили диагноз «рак легких в неоперабельной стадии». Врачи ей, конечно, об этом не говорили — и нам с отцом запретили. Она прожила после этого еще восемь месяцев. Меня самой тогда практически не было в живых. Наверное, более страшных ощущений я не испытывала. Даже тогда, когда сама разбилась в автокатастрофе.

— Это произошло сразу же после победы в конкурсе имени Миронова?

— Да, тогда я чувствовала себя на гребне волны, которая несет меня в прекрасное будущее. И вдруг враз оказалась в адских кругах. Потому что институт Склифосовского — это… филиал ада на земле. Мое положение было таково: инвалид второй группы с парализованной правой рукой. Но именно тогда я поняла абсолютно четко: вся ситуация зависит только от меня. Либо я сдамся, либо не просто буду продолжать свою жизнь, но и обязательно выступать на сцене!

— Вы почувствовали, что такое находиться на грани между жизнью и смертью…

— Еще лет в четырнадцать я попробовала покончить с собой. Конечно же, из-за несчастной любви. К счастью, в первый и последний раз. Но все равно, я понимаю, что смерть — это очень важная грань жизни. Присутствие смерти, скрытое, все равно что на заднем фоне, окрашивает жизнь в очень интенсивные краски. Когда любишь человека, мысль о том, что через какое-то время ты с ним расстанешься, придает каждому жесту, ласке предельную насыщенность, наполненность. В какой-то степени это даже тонизирует. Правда, после автокатастрофы, после того, как похоронили маму, я перестала «расцарапывать» себя этим. Я поняла: каждый день должен проживаться как последний.

— Как у вас хватило духа воевать с таким суровым диагнозом? Есть же поговорка «От судьбы не уйдешь!»

— Когда при мне некоторые женщины рассуждают о своей несчастной любви, я замечаю, как они погружены в страдание. И не пытаются выйти из этого круга переживаний. На самом деле роль жертвы — психологически очень выгодна и удобна. Хоть и выбирается бессознательно. Дает колоссальную подпитку. Ведь человек пользуется своей якобы слабостью, когда обрекает близких на чувство вины, вообще, на служение ему. Лишь немногие понимают, что эта позиция разрушительна, и, прежде всего, для них самих.

— Вам роль жертвы ничуть не свойственна?

— Я тоже дико переживала свою ситуацию. Упорно пыталась найти ответ: ну почему со мной это произошло? Ломала-ломала голову над этим и — сломала. Потому что понять истинные причины произошедшего — невозможно. Для этого нужно, по крайней мере, быть ясновидящей, знать прошлое, чувствовать будущее. Нужно глядеть шире, чем от рождения до смерти. Поскольку мне это не дано, я успокоилась.

— Что тогда помогло не сломаться, а, наоборот, почувствовать в себе такую силу, которая способна преодолеть даже физический недуг?

— Я поняла: да, мне суждено пройти испытания. И выйти из них я должна с приобретениями для себя, а не с потерями. Все мы читали Булгакова, все знаем, что человек смертен и смертен внезапно. Поэтому жизнь необходимо очень сильно ценить. Не прожигать, не разбазаривать, а воспринимать как капитал. Это я совершенно отчетливо ощутила на себе. Кроме того, если предположить, что человек получает травмы, болезни, катастрофы как наказание за что-то, то нужно вести себя хорошо. Я верующий человек. Бог меня покарал. За что? Не знаю! Но на всякий случай я в следующий раз буду стараться делать так, чтобы больше не получать по башке.

— Как же от этого можно уберечься?

— Следовать десяти заповедям. И не делать ничего противного своему естеству. Надо быть милосердным, терпеливым, уметь прощать, любить, быть благодарным. Наверное, я говорю банальные вещи — но постоянно применять их на практике совсем непросто! Зато когда вживляешь это «надо» внутрь себя и понимаешь, что это естественное человеческое состояние, тогда становится очень легко жить. Я заметила, что из больницы я вышла совершенно другим человеком, готовым к иным отношениям с окружающими — более человеческим. Сразу в моей семье произошли радикальные изменения. Исчезли все конфликты с родителями. Я и себя стала очень сильно уважать.
У меня была контузия нервов. Все знают, как изводит зубная боль, когда болит нерв. У меня болели нервы руки. Они в десять раз больше и толще зубных. И так продолжалось 24 часа в сутки шесть месяцев подряд. Через несколько дней после травмы мне врач предложил сделать укол морфия, чтобы я хоть немного поспала. Но укололи бы один раз, другой, а через какое-то время я бы не выдержала, пошла, украла ампулу и сама кольнулась. Мне было необходимо преодолеть испытание постоянной болью. И верить, что в один день все закончится. Хотя медицинских оснований для этого не было никаких.
Когда после автокатастрофы прошло полгода, меня осмотрели в институте нейрохирургии, сделали очередное исследование и заключили: положительной динамики не обнаружено. Приговор. Хотя лечили мне руку нещадно. И вообще все было чудовищно. Ч-У-Д-О-В-И-Щ-Н-О!.. Короче говоря, меня хотели отправить в загородный реабилитационный центр, куда — как я подслушала в коридоре — списывают всех безнадежных больных. Когда я спросила врача: «Что же мне делать?» — она ответила: «Надеяться на чудо». Я очень буквально восприняла ее совет. Начала молиться. Горячо молиться. Как никогда в жизни.

— И чудо произошло?

— Я была готова к этому. Меня вдруг стали разыскивать с телевидения. Журналистка из программы «Козырная дама» хотела сделать сюжет обо мне. Когда же позвонила моим родителям, те рассказали, что со мной случилось. Примерно в то же время эта съемочная группа делала сюжет про армянскую целительницу. И журналистке пришла в голову идея: познакомить нас — героинь программы. Асмик Саркисян — ясновидящая. Она осмотрела меня и все сразу объяснила: «Плечо я исправлю, а локоть придется вправлять в Армении». Именно там жил фантастический врач-хирург, который лечил людей после спитакского землетрясения. С Асмик я полетела в Армению перед Новым, 1994 годом — в голод, холод и блокаду. Хирург жил в деревне в горах. Мы с трудом нашли бензин, машину с шофером, чтобы до него добраться. Это тоже было еще какое испытание! Врач под гипнозом вправил мне кости, поставил их на место. И когда я очнулась, все было уже хорошо. Пальцы тут же зашевелились! Вернулась в Москву. И потихонечку стала восстанавливаться.

— Эта борьба за себя шла в одиночку?

— В такой ситуации никто и не может за самого человека что-то сделать, а главное, решить: бороться или замкнуться, отвернуться от жизни. Меня очень поддерживали родители. Был мужчина, который очень хорошо ко мне относился, по-отечески, даже «по-матерински» меня опекал. Но никакой большой любви со мной рядом не было. Огромным стимулом для выздоровления было желание вернуться на сцену. Мне казалось настолько обидным отказаться именно в тот момент от карьеры. Я ежедневно преодолевала отчаяние, бессилие. Целыми днями занималась аутотренингом.
Драка была не на жизнь, а на смерть. И лишь спустя два года я почувствовала себя по-настоящему здоровой. После аварии все-таки оставалось ощущение, что у меня только три здоровые конечности. Но потом я пошла в горный поход…

— Безумный поступок!..

— То же самое говорили мне и родители: «Ты сумасшедшая, ты не понимаешь, что делаешь!» Но мне просто необходимо было выбраться тогда из Москвы. Бахвалилась. После первого же подъема в горы свалилась с сердечным приступом. А через какое-то время чуть не сорвалась со скалы. И так испугалась, что стала цепляться всем, чем только можно было — всеми пальцами, каждой клеточкой. Очередная «Одиссея». Но именно тогда я точно поняла, что со мной уже все в порядке.

— По большому счету, вам ведь нравится испытывать себя?

— При всей моей внешней субтильности, я всегда считала, что во мне много мужских гормонов.

— И быть просто мужней женой — не для вас?

— Точно. И бездельничать у меня не получится. Я все равно буду заниматься чем-то с утра до вечера. Вообще мне кажется, что если есть природные способности к тому, чтобы быть матерью четверых детей, — то, конечно, нужно заниматься детьми. Если есть способности к тому, чтобы быть тенью мужа — нужно быть тенью! Если в тебе есть нечто такое, что можешь делать только ты — это необходимо делать. Вот моя бабушка была ангелом-хранителем дома. При ней он сверкал, блестел, дышал всякими запахами. Всегда была куча гостей. В этом было ее дело, творчество. Она прожила счастливо свою жизнь. И полностью реализовалась. Вообще, любое дело, если ты искренне, преданно и честно занимаешься им, имеет свою магию воздействия — ведет по жизни, выстраивает.

— Но не всякой женщине хватит смелости, да и сил заниматься любимым делом или творчеством, когда давит ответственность за детей, семью.

— Когда Тема был маленький, мне предлагали уехать в Париж, жить там и работать. Но без него. Я не поехала. И кстати, сейчас совершенно об этом не жалею. Еще когда я писала диплом в университете, на время переправила Тему жить к моим родителям. Но очень скоро поняла, что мой ребенок должен быть со мной, иначе я просто превращусь в сестру собственного сына. Артему я всегда была нужна, он всячески это подчеркивал. И до сих пор, хотя сейчас мы много общаемся, больше, чем когда бы то ни было, — он время от времени со слезой в голосе говорит: «Я рад, что я не талантливый! Мои дети будут меня часто видеть».

— Хотя вы и говорите, что по-домостроевски настроены, вас трудно представить на кухне, за лепкой пельменей…

— Всегда воспринимала кухню как тягостную обязанность. Мне казалось немыслимой тратой времени делание супов, пирогов. А совсем недавно я поняла, что кухня может быть таким же местом для творчества, как и студия. И тут меня просто прорвало. Но я никогда ничего не делаю, если устала. Потому что знаю: получится плохо. Делаю, конечно, что-то дежурное, но не более того. Непременно нужно вдохновение.

— Чего бы вы никогда не простили любимому?

— Совместная жизнь — это искусство компромиссов. Но важна и степень компромиссов. Можно примириться с тем, что человек носки по полу разбрасывает. А если тебя постоянно унижают, если человек тебя разрушает — нужно спасаться бегством. Потому что возникает риск потерять себя, свою сущность. В моей жизни были мужчины, которые ревновали меня к успеху. Однажды, когда я нашла прекрасного педагога по вокалу и поделилась этим с любимым, он проронил такую фразу: " Да зачем тебе это, в ванной петь что ли?" Если вместо того, чтобы реализовывать себя, женщина, допустим, думает о том, как быть, когда в следующий раз ее мужик придет домой пьяным — это не жизнь. Союз становится опасным, когда начинаешь терять уважение к себе, когда появляются комплексы. Тогда надо бежать. В семье люди должны друг друга поддерживать, а не разрушать. И вместе меняться в лучшую сторону — это самое главное условие счастливого союза.

(Статья дана с небольшими сокращениями)

Майя Чаплыгина